С осени 1904 г. российское общество находилось в крайне возбужденном состоянии – либеральные идеи носились в воздухе, бастовали рабочие, крестьяне протестовали против произвола крупных землевладельцев, обострился национальный вопрос, начинался экономический кризис.
Трагедией стали события 9 января 1905 г., вошедшие в историю как Кровавое воскресенье. Но и тогда никто не мог предположить, насколько стремительным и массовым окажется революционное движение, участниками которого стали представители всех слоев населения. Среди них были не только взрослые люди, но и молодежь – 15–16-летние учащиеся средних учебных заведений (мужских и женских гимназий, реальных и специальных училищ, духовных семинарий).
«В ту осень политика впервые постучалась в мою жизнь» – писал И.Г. Эренбург, будучи в 1905 г. учащимся Первой Московской мужской гимназии.
Современники были шокированы многочисленными ученическими волнениями, получившими тогда название «школьная смута». Показательными являются воспоминания министра народного просвещения И.И. Толстого (ноябрь 1905 г. – апрель 1906 г.). Он писал, что, поскольку «всякое политическое и социальное движение, всякое брожение встречали живой отклик в университетской среде», то никого и не удивило участие студентов в событиях 1905 г., но то, что гимназисты активно поддержали восставших, стало для всех большой неожиданностью. По воспоминаниям Толстого, С.Ю. Витте, узнав об этом, воскликнул: «Я ничего подобного не воображал! (…) это ужас (…), ужаснее всех университетских беспорядков. Бедные дети, несчастная Россия». На одном из совместных заседаний Императора и Совета министров, Витте сообщил: «Может быть, самое ужасное из всего происходящего ныне в России, Ваше Величество, то, что происходит в гимназиях».
В начале XX в. гимназиями называли учебные заведения, где преподавали латынь и древнегреческий. Число уроков по этим предметам было значительным, в отличии, например, от истории, литературы или естественных наук. Вместе с древними языками в гимназиях сохранялись сложившийся за полвека порядок, закрытость, сословные, национальные и конфессиональные ограничения, устаревшие учебные программы и методики преподавания, избыточность дисциплинарного контроля. Так, например, Н.И. Бухарин, в 1905 г. учившийся в той же гимназии, что и И.Г. Эренбург, писал, что система классического образования представляла из себя «тупую зубрежку древних языков, вне всякой связи с историей и культурой (…), полное игнорирование естественных наук, не говоря уже о технике и политической экономии». Другой гимназист того времени, С.Я. Маршак, вспоминал: «В гимназии литературу проходили не дальше Тургенева и Гончарова, да и то в самых старших классах, но добирались мы до них – а еще раньше до Жуковского, Пушкина и Гоголя – медленно и долго через Антиоха Кантемира, Сумарокова, Хераскова. Для нас это было путешествием по унылой пустыне (…) Новых, современных изданий пуще огня боялась гимназическая библиотека. Она была похожа на остановившиеся часы, показывающие давно прошедшее время». Гимназисты всяческими способами пытались добыть произведения А. Куприна, Л. Толстого, С. Степняка-Кравчинского, Н. Чернышевского, И. Тургенева, М. Горького. Благодаря этим авторам, писал Маршак, «впервые открылась нам в книге та самая жизнь, которая окружала нас, как воздух», и «мы вдруг узнали и поверили, что и в наше время есть на земле смелые, вольнолюбивые люди, непоклонные головы, и что жизнь свою можно выбирать, а не идти по готовым, давно проложенным дорожкам».
Конечно же, обстановку в гимназиях накаляли и критические публикации в прессе, оппозиционные настроения в семьях гимназистов, тесное общение со студентами, работа партий. Не будем забывать и про возраст учащихся. 15–16-летних подростков, писал Бухарин, «захватывало каждое проявление смелого протеста, обличительное слово, геройское сопротивление установленным порядкам, и даже озорство (…) их стихийно влекло к разрушению «устоев», хотя бы и в мелочах».
В октябре 1905 г. в Москве забастовали рабочие. Стачки сопровождались многолюдными собраниями и митингами, а экономические требования часто соседствовали с политическими. День ото дня в забастовочное движение вовлекалось все большее количество участников. Всероссийская политическая стачка была поддержана и студенчеством. Гимназисты были взбудоражены происходящими событиями, нормальный ход занятий был явно нарушен. Власти города приняли решение о закрытии как высших, так и средних учебных заведений. В.И. Ленин писал об этом решении так: «Они хотели затушить революцию в университете, они только зажгли революцию на улице (…) Закроешь университет – откроешь уличную борьбу».
В петициях гимназистов отмечалось, что они не могут «остаться в рамках (…) ученической жизни» и быть «равнодушными зрителями совершающихся вокруг событий». Они требовали отмены обысков и полицейского надзора, неприкосновенности корреспонденции; участия родителей в педагогических советах; требовали разрешить посещать собрания, публичные лекции и общественные библиотеки, создавать кружки, участвовать в органах самоуправления; требовали отменить контроль над внешним видом учащихся и обязательное посещение богослужений и утренней молитвы.
В университетских аудиториях, свободных теперь от занятий, учащиеся гимназий сидели рядом со студентами, рабочими, революционерами. И.Г. Эренбург вспоминал: «Богословская аудитория университета превратилась в зал для митингов. Я часто туда убегал. (…) Мы пели «Марсельезу» и «Варшавянку». Курсистки раздавали прокламации. (…) и до утра пели: «Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою!» Мне тогда еще не было пятнадцати лет, и легко понять, что бодрости я не терял».
7 декабря в Москве была объявлена всеобщая политическая стачка. Ее поддержали фабрично-заводские рабочие, железнодорожники, почто-телеграфные служащие и многие другие. 8 декабря в городе бастовало 150 тыс. человек. 10 декабря началось строительство баррикад. Их делали наспех из фонарных и телефонных столбов, спиленных деревьев, домовых ворот, афишных тумб, бочек, ящиков, опутывали проволокой, обкладывали снегом, заливали водой, которая превращалась в лед. 11–12 декабря стали кульминацией восстания. Бои происходили по всей Москве. В городе были разрешены обыски с целью изъятия оружия, войска получили приказ открывать огонь по группам людей, состоящих более чем из трех человек. С 9 вечера до 7 утра под угрозой денежного штрафа или ареста запрещалось выходить на улицу. Город на глазах менялся. Остановились предприятия, прекратилась подача электроэнергии, перестали ходить трамваи, закрывались магазины. Фонари не зажигались. Москвичи запасались водой, керосином, свечами.
Учащийся Комиссаровского технического училища Владимир Бухарин, брат Николая Бухарина, вспоминал, что в эти дни они практически не выходили на улицу, но видели из окна дома на Кудринской площади, как «с Ходынки провозили артиллерийские орудия», как «с чердака высокого дома (…) убили офицера» и «какую-то бедную женщину, бегавшую по магазинам за капустой», как строились баррикады, как рядом с их домом «стояло несколько артиллерийских орудий, солдаты которых для острастки населения периодически палили».
Восстание закончилось 21 декабря. По данным Союза медиков декабрьские события в Москве унесли жизни 1059 человек, включая 137 женщин и 86 детей. В основном это были мирные жители, не участвовавшие в боях, случайные прохожие, а то и просто любопытствующие.
В январе гимназисты вернулись к обучению, но совершенно ясно, что они сильно изменились за это время. Эренбург писал: «Я рассеянно глядел по сторонам; думал о своем (…) Год я провел в гимназии, как бы не замечая больше, что есть занятия, уроки, отметки (…). 1906 год определил мою судьбу. Это был шумный и трудный год: еще вскипали волны революции, но начинался отлив (…) В тот год я вошел в большевистскую организацию (…) Выбор был сделан». Такой же выбор был сделан, например, и Н.И. Бухариным, который вступил в партию в 1906 г. В большевизм во время революции 1905 г. пришло целое поколение.
Текст: Ж.В. Артамонова, к.и.н., Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).
Исторические события:
Участники событий и другие указанные лица: